Тебе, наверное, немного больно. Или, ты просто играешь. Или, просто портвейн, что не так уж давно отравлял твое нутро своими горячими и горькими волнами, ударил в голову. Впрочем, нет. Пьяным ты не выглядел, да и не чувствовал себя оным – просто голова слегка кружилась, а каждый шаг давался с трудом. А еще, тебя колотил озноб, а шоколад кончился. Это была та самая маленькая тайна, в которой крылся секрет страсти к шоколаду. Ты слишком много думал и много двигался, а в шоколаде были необходимые тебе калории. А сейчас, на дне карманов безрукавки была лишь скомканная фольга, и пистолет. Катана же едва покачивалась в такт твоих шагов, каждый из которых отдавался эхом в сознании, гулким звоном, как в тишине – капля, из плохо закрытого крана. Еще немного, и ты потеряешь сознание посреди этой улицы, а этого тебе только не хватало.
Длинные рыжие волосы, что не так давно были стянуты темно-красным шнуром, сейчас – в беспорядке рассыпались по плечам, и падали на лицо.
А все из-за группы каких-то негодяев, которые слишком многое о себе возомнили. Черви, мать их. Еще несколько часов назад ты зашел  в какой-то клуб, что не особо располагал разнообразием посетителей.  И по сему, вполне спокойно сидел за столиком, и потягивал мартини, и, покинув пустое заведеньице, решил пройти подворотнями, дабы быстрее добраться до своей квартирки. И в этот момент стал жертвой собственной глупости, ибо, почти через долю мгновение кто-то огрел тебя чем-то тяжелым по голове, что заставило тебя, пошатнувшись, рухнуть на разбитый асфальт. Единственное, что ты помнил – это вспышку острой боли в области груди – вероятно, кто-то забыл о правиле «лежачего не бьют» и нанес сильный удар по грудной клетке, от чего свет в глазах окончательно померк, и дыхание, как казалось, застыло в горле болезненным комом. Очнулся  ты не так уж давно, и не без грусти отметил, что кошелек, в котором лежало пара купюр, навсегда покинул твои карманы. Зато появилась ноющая боль в висках, и какая-то тяжесть в груди, что схватила ледяной хваткой, будто надсмехаясь, слыша надрывное дыхание и хрип, вырывающиеся из горла первые несколько минут, покуда ты пытался встать на ноги.
Хорошо, что хоть на оружие не позарились, хотя, это было не так уж и странно, ибо твоя единственная верная подруга, катана – она не была столь длинной и изящной, как большинство ее сестер, но тебе этого ненужно, ибо в обращение с ней ты достиг такой гармонии, какую не всякий обретет, даже с самым лучшим и красивым оружием. И все равно, она явно не подходила под определенные стандарты, за коими все гнались. Хотя, пожалуй, гнаться было не куда. Сим оружием не пользовались простые смертные, если только, оно не было деталью какой-то коллекции. По прямому назначению их использовали лишь такие, как ты. И как Кхикутоке, указ на устранение которого поступил почти четыре года назад. И в тот момент, вы превратили реальность в платформу для своих грязных игр, где не было союзников, и не было правил, запрещающих бить в спину.
-Однако, больно.. – свистящим шепотом произнесешь ты, только потому, что надо было сказать хоть что-то, дабы не сойти с ума от какого-то непонятного волнения и нечеловеческой боли, пронзающей каждую клеточку плоти. Так и в параноика недолго превратиться, если разговаривать самому с собой. Но ведь если ты поешь для себя, но в слух – это же не говорит о том, что ты клинический больной? А, значит, тебе не остается ничего, кроме как начать петь, пройдя еще пару метров, и прислонившись к стене. Ты пел редко, но это не говорило об отсутствие таких способностей. Просто сейчас получалось чуть отрывисто из-за боли в груди. И от этого – еще более атмосферно. - Накрась ресницы губной помадой,
а губы лаком для волос:
ты будешь - мертвая принцесса,
а я - твой верный пес.– голос надорвется, а голову будто накроют сеткой, сквозь которую все образы кажутся такими обманчивыми. Я всего лишь отдохну, хорошо? Вы не думайте, я не сдаюсь. Просто немного подремлю, вы ведь не против, моя дорогая, невеста-смерть?
Песня [с] Агата Кристи.*

Нет, не небытие. Просто обморок, который подкосил тебя. Что же, падать в обморок – это иногда полезно. Эти минуты – минуты непередаваемого счастья оттого, что ты, наконец-то, закрыл глаза. Закрыл глаза, и вылетел из суетности мира. А обморок ли это был? Нет, вряд ли. Просто ты не спал уже три ночи, и нервы. Что натянуты серебряными струнами, просто не выдержали в этот прекрасный момент. Тем более, уже описанные события – они тоже сыграли значительную роль.
Ну вот, пора просыпаться. Обычно, твой сон представлял собой  клубок кошмаров. И по сему, рядом с твоей кроватью всегда стояла бутылка мартини, и какие-то обезболивающие, ибо каждый раз, когда ты просыпался, все тело болело, будто каждая кость была изломанна, пережато – каждое сухожилие.
Иногда, ему снился город. Холодный, наполненный готическими зданиями. И с такими странными людьми, что куда-то шли, но медленными, угловатыми движениями. Как куклы. И тогда, он подходил к одному из них, и касался лица, которое в то же мгновение рассыпалось былым крошевом. И тогда он бежал по улицам, потому, что кого-то преследовал, пока не оказывался около большого зеркала. Вроде бы – его отражение, и лишь тогда ты ощущал, что твои руки и ноги – к ним привязаны нитки, как у игрушки-марионетки. А в зеркале – в зеркале отражалась его миниатюрная копия, и усмехающийся человек. Он то и дело дергал за веревочки, заставляя тело изгибаться, наполняя его острой и режущей болью. Лицо кукловода было смазано, но ты знал, что оно принадлежало Кхикутоке.
Иногда, ему снились соборы, охваченные пламенем. И оно преследовало его, а в алых отблесках взметались чьи-то тени, пока они, закружившись сумасшедшим вихрем, и не уносили куда-то сквозь лабиринты сознания, что бы, неожиданно резко бросить на серый, каменный пол. Час? Минута? Год? Век? Сколько он проводил там, лежа на полу в бредовом сне, не слыша звуков и не чувствуя ничего.. пока вдруг тысячами водопадами низверглись в голове мысли, не разразились сильными грозами, не взорвались тысячами вулканами.. Словно войн началась внутри его, все тело словно разрывалось на части, боль была невыносима и смерть была бы лучшим выбором, дабы избавиться от мучений.. всего лишь – темница своего подсознания.
Но по любому, они заканчивались криком, и резким пробуждением. Ты сидел на кровати, кутаясь в плед и глотая мартини и обезболивающие, отчаянно боясь признать, что по щекам градом катились слезы. Это потому, что в детстве ты никогда не плакал.
А сейчас.. сейчас, тебе снился океан. Спокойный, залитый солнечными лучами.
- Ичи.. – медленно произнес ты, взмахивая длинными ресницами, и чувствуя, как глаза что-то щипит- А ты знаешь. Мне впервые в жизни было так хорошо.
Протянуть руку, и едва коснуться ее щеки, боясь шевельнуться, пока что – лишь пытаясь понять, что ощущает изнуренное тело.

-Ичи? – спросить тихо-тихо, чувствуя, как по пальцам струится серебро ее слез – Почему ты плачешь?
И не нужно ответов. Сейчас все слова станут бессмысленными. Не знаешь, правда, по чему. Понимание приходит чисто инстинктивно. Чувствуешь, как краска заливает светлую кожу, и ты благодарен своему Шоколадному Богу, что в полумраке этого не видно. Ее прикосновение к плечу – такое осторожное, но оно заставляет сердце превратиться в теплую лужицу, и рухнуть гуда-то в желудок, что бы заполнить все твое существо сладкой истомой, наслаждением. Снова закрыть и открыть глаза, чуть приподнимаясь, с гулким стоном. Наверное, ты сейчас выглядишь совсем не важно. Неряшливо и смешно, как подросток. Ребенок. А ты и есть ребенок, неужели, этого никто не видит? Да. Ты не такой как все – может – немного замкнутый и гордый, готовый наброситься с клыками, и зализать все раны в ту же секунду. Быть преданным и не подвластным, но сейчас – превращаешься в нечто зависимое. Ты никогда не думал о том, что мир крутиться вокруг тебя. Потому, что полностью независимых людей не бывает. Знаете, такая распространенная ошибка. Ведь лифт, он не поднимется сам по себе, стоит только зайти в кабину. Надо нажать на кнопку. И, тем самым, быть от нее зависимым. Можно. Конечно, разозлиться, и не пользоваться лифтом. А, просто – подняться по лестнице. Но это – та же зависимость от той же кнопки, которую ты не нажал. Люди слишком зависимы от подобных мелочей. Ее губы, едва касающиеся холодного носа – это чем-то напоминает сцены из красивых фильмах. А что мы знаем о любви, Рене? Что мы знаем о настоящей любви. А не о той, про которую снимают глупые американские фильмы или же бесконечные сериалы? Нет, не о такой любви, не о лживой и подложной, а настоящей, искренней. Какая разница, зачем сейчас искать ответы? Просто по какому-то наитию ткнуться губами к ее устам, как-то робко, потому, что не знаешь, как поступать правильно. Как слепой щенок, который не знает, что делать в первые мгновения своей жизни. Твое сердце – оно заточено в узкие рамки, но бьется, кричит, пытается вырваться. А ты не понимаешь, и потому, перед тем, как решиться на это сумасшедшее действие, спросить, так же тихо:
- Скажи, а что значит, когда болит.. чуть левее, в области груди?
Прижать к себе, и никогда не отпускать, Перебирать пальцами шелк серебряных волос, и наслаждаться мгновениями, забыв за боль в висках и прочих каверзах, что любезно подстраивал мир, который сейчас отъехал на задний план. Больше ничего не надо, ни этих глупых игр, ни масок, ни притворства. По-крайгей мере, не сейчас.

-Больно? – переспросить, вспоминая, что это слово может означать. Наверное, ты просто плохо выглядишь. Но ведь и хуже бывало, верно? Глупый лисенок, который знает лишь то, что ему положено по чину. Боль — это физическое или душевное страдание, ощущение, мучение, расстройство, противоположность удовольствию. Вот, что такое боль. Вот, что ты знаешь про боль – сухие факты врачей-скептиков, которые пишут умные боли, и хоть и углубляются в суть проблем, не видят самого главного. Это самое главное – оно есть во всем, в любом предмете, в любом человеке. Если бы у тебя был бы скальпель, ты бы резанул им в области запястья, а потом с интересом стал углубляться все дальше, пока рука не наткнется на нечто маленькое и твердое. Тогда бы ты вытащил это что-то, и стал бы изучать – снимая тонкие слои, что бы наконец увидеть, что находится там, под твердыми «доспехами». Наверное, если бы у тебя был бы скальпель – ты бы воспользовался им, да только все знают, что ты не успеешь добраться до глубин, пока сердце не остановится, от недостатка крови, которая будет утекать из вскрытых запястий тонкими струйками. А что такое кровь? Кровь — жидкая ткань, циркулирующая по кровеносной системе в теле человека и большинства животных. У всех позвоночных кровь имеет красный цвет (от ярко- до тёмно-красного), которым она обязана гемоглобину, содержащемуся в специализированных клетках эритроцитах. Вот, что такое кровь. Все имеет логическое объяснение. И даже любовь, знаете ли, оно тоже его имеет. Любовь — психическое состояние человека, чувство. Вот, что такое любовь. Обозначение, смысл которого отражается в четырех словах. А может быть, это действительно так. Может быть, да только не хочется сейчас размышлять над тем, что переживаешь в данный момент, знаете ли. Человеку свойственно переживать некие моменты, и только потом раздумывать и делать выводы. Что-то схожее с французским «Эффектом Лестницы». У французов есть выражение: эффект лестницы . По-французски Esprit d Escalier, эспри д эскалье. Оно относится к моменту, когда ты находишь правильный ответ, но уже поздно. Например, на вечеринке тебя кто-то оскорбляет. Ты должен как-то ответить. Когда на тебя все смотрит, когда на тебя это давит, ты говоришь что-то неубедительное. Но ведь потом ты уходишь с вечеринки.
И именно в тот момент, когда начинаешь спускаться по лестнице вдруг о, чудо. Тебе приходит в голову идеальный ответ. И это окончательное унижение.
Вот что такое эффект лестницы
Проблема в том, что даже у французов нет названий для некоторых глупостей, которые мы делаем под влиянием момента. Все эти наши глупые, отчаянные действия и поступки.
-Нет, все в порядке. – обнять, чуть склоняя голову к ее плечу, и прошептать на ухо -  Театр пуст - лишь пыль и темнота.
Пойдем отсюда, ангел обреченный!
Я сам в какой-то степени ученый,
Хоть и учен ударами кнута...

Дождь? Начинается так неожиданно, что ты даже вздрогнешь от удара молнии, пронзающий небо, затянутое вечерними облаками и этими тучами – тяжелыми и наполненные болью, они готовы излить свое агоническое состояние вниз, на землю. Они остановят время. Остановят, на те мгновенья, пока не начнется дождь – монотонной стеной, будет литься на землю, стучать по крышам и разливать лужи-моря на асфальте, темном, и разбитом. Будет смывать с него отпечатки тысячи ног, но не смоет то, что с годами впечатывается в толщу поверхности. А еще – это здорово, слушать панический шум дождь в медных трубах этих старых домов. Вниз, оглушая, наполняя город – это сердце стресса – громом погребального оркестра. Да – город, это – несомненно, каприз матушки нашей природы. Сначала, ее смеряют уздой, и, одновременно, подгоняют шпорой. И она, взбесившись, встает на дыбы, сбрасывая незадачливого всадника. Дети, которые воспитываются подобно тебе – они никогда не боятся грозы. Вернее, нет. Они вообще не испытывают страха. Их отучают от этого впервые дни, заставляют уяснить, что чувства – непозволительная роскошь. А особенно – такие чувства, как страх и жалость. А еще – любовь. Ни тоски, ни любви, ни жалости. Вот с такими словами заклинают юных наемников наставники. И все же, ты отчетливо помнил, что часто не мог заснуть во время грозы. Да и сейчас, в те моменты, когда за окном пронзают небо молнии, ты не можешь заснуть. А тогда, ты сидел, закутавшись в одеяло, и прятал лицо за книгой. Ты брал из библиотеки книгу – не важно какую, будь то философские размышления, или же томик любовной лирики – и читал, пока не засыпал. Читал, в тусклом свете настольной лампы. Но когда начиналась гроза – пальцы впивались в потрепанную обложку, будто цепляясь за последний островок реальности в царстве смутных и расплывчатых образов. И тогда, тебя накрывала волна воспоминаний. Смерть матери, приют, человек, замотанный в шарф и облаченный в черное, шерстяное пальто. И начало обучения. Иногда, ты вспоминал родителей. Твоя мать воспитывала тебя одна. В Чехии, вы жили в большом доме, и у тебя было много гувернанток и нянь. Ты любил прятаться от них в разных «тайных местечках», например, в старом шкафу, и тихо хихикать, зная, что они делают вид, что испугались, и зовут твою мать. А ты этого и ждал. Знаете ли, своеобразный ритуал, игра, которую все принимали, как должное. Помнишь, как мать звала тебя – «Рене, Рене!»,- а ты, со смехом, вылезал из шкафа. Она обнимала тебя, и напущено строго говорила: «Скоро обед, Рене, а ты уже успел испачкаться.» У твоей матери были каштановые волосы, которые она собирала в пучок. А еще, у нее были серые глаза – такие глубокие, будто озера в пасмурный день, заключенные в черные берега. У тебя были глаза матери. Когда ты еще жил  с ней, и жил по-настоящему счастливо, ты часто спрашивал у нее, кто был твоим отцом. Она не могла ответить на этот вопрос, и единственное, что ты знал – это то, что он много курил. Тогда, будучи ребенком, ты часто мечтал. Часто много мечтал. Думал о том, кто твой отец. Думал, что он – великий мореплаватель или же герой, который находится на задании, но скоро вернется. Но толкового ответа ты получить не мог, и единственное, что ты точно знал – это то, что он много курил. В первый раз – хотите верьте, хотите нет -  ты курил, когда тебе исполнилось пять лет. Последний год, прожитый относительно счастливо, в Чехии, с матерью. Тогда, в саду, ты нашел пачку сигарет, в которой осталась всего одна – ничуть не поврежденная, которую ты, бережно, словно величайший дар, спрятал в кармашек своего костюмчика. А вечером, сидя в комнате, ты, дрожащими от нетерпения ручонками, поднес к ней спичку. И осторожно затянулся, что бы уже через мгновение залиться слезами, и бросить сигарету на пол, где она в ту же секунду потухла. Пришла мать, и долго пыталась понять, почему ты плачешь. А увидев сигарету – все поняла, и посмотрела на тебя таким печальным взглядом! Вскоре, ты задал ей еще один вопрос. По сути, ты задал ей только два стоящих вопроса. Первый – «кто мой папа?» - звучал с тех самых пор, как ты научился говорить. А второй – только один раз. «Мама, что значит «шлюха»?» Мать сказала, что она объяснит тебе позже. А потом, она попала в больницу с какой-то болезнью. И хотела видеть только тебя. В последний день, когда ты ее видел, она была особенно слаба.
-Рене, шлюха, это..
-Я знаю, мама.. знаю.
А потом, она умерла. И ты решил стать врачом. Просто для того, что бы спасти какую-то другую женщину, у которой смертельное заболевание и маленький сын. Но доктором ты не стал. Ты стал наемным убийцей, который уже более четырех лет охотится за одним человеком. Вот кем ты стал, не доктором. А убийцей. С возрастом, ты перестал думать о родителях и о том, что тревожило тебя тогда, когда ты еще жил с матерью в Чехии. А в последние месяцы, ты не думал ни о чем другом, кроме как о том, что бы уничтожить это существо. Уничтожить, и отдохнуть. Хотя бы недельку. Но более всего тебе было жалко – сейчас, ты это понял – что давным-давно, когда маленький рыжеволосый мальчик сидел, закутавшись в одеяло с книгой в руках, зная, что завтра – очередные тренировки, - никто не обнял его. И не сказал, что все будет хорошо.
Сейчас почувствуешь, как по телу пробегает дрожь. Как раньше, будто высасывает все тепло. Высасывают – воспоминания. Ее слова. Этот дождь. Этот гребанный дождь, который сплошной завесой опустился на город.
-Ты просто не представляешь, насколько ты мне нужна. – сказать тихо, почти прошептать. Хочется просто и сентиментально – уткнуться носом в ее плечо, вдохнуть запах кожи и волос, но кажется, что между вами – гигантская пропасть, и шаткий мост, который грозит оборваться в любой момент. И боязно ступить на него. Вот, что сейчас ты чувствовал.
А этот гребанный дождь. Он все еще продолжался. И, кажется, он более никогда не кончится.